Действие происходит в 1850-х гг. По техасской прерии едут фургоны - это переезжает из Луизианы в Техас разорившийся плантатор Вудли Пойндекстер. С ним едут сын Генри, дочь Луиза и племянник, отставной капитан Кассий Колхаун. Внезапно они теряют колею - перед ними выжженная прерия. Путь каравану указывает молодой всадник в мексиканском костюме. Караван продолжает движение, но вскоре всадник появляется снова, на этот раз чтобы спасти переселенцев от урагана. Он говорит, что его зовут Морис Джеральд, или Морис-мустангер, поскольку он охотник за дикими лошадьми. Луиза с первого взгляда влюбляется в него.
Вскоре в Каса-дель-Корво, где поселились Пойндекстеры, должен состояться званый обед по случаю новоселья. В самый разгар торжества появляется Морис-мустангер с табуном лошадей, которых поймал по заказу Пойндекстера. Среди них выделяется мустанг редкой крапчатой окраски. Пойндекстер предлагает за него крупную сумму, но мустангер отказывается от денег и преподносит мустанга в дар Луизе.
Через некоторое время комендант расположенного неподалёку от Каса-дель-Корво форта Индж устраивает ответный приём - пикник в прерии, во время которого предполагается охота на мустангов. Проводником выступает Морис. Едва участники пикника располагаются на привале, как появляется табун диких кобыл, и крапчатая кобыла, поскакав за ними, уносит Луизу в прерию. Морис опасается, как бы крапчатая, догнав свой табун, не попыталась избавиться от наездницы, и бросается в погоню. Вскоре он нагоняет девушку, но им грозит новая опасность - на них скачет табун диких жеребцов, крайне агрессивных в это время года. Морису с Луизой приходится спасаться бегством, но окончательно от преследования они избавляются лишь тогда, когда мустангер метким выстрелом убивает вожака.
Герои остаются наедине, и Морис приглашает Луизу к себе в хижину. Девушка приятно удивлена, увидев там книги и другие мелочи, свидетельствующие об образованности хозяина.
Тем временем сгорающий от ревности Кассий Колхаун идёт по следам Мориса и Луизы и в конце концов встречает их. Они медленно едут рядом, и ревность разгорается в нем с новой силой.
Вечером того же дня мужчины пьют в баре единственной в посёлке гостиницы «На привале», которую держит немец Франц Обердофер. Колхаун предлагает тост, оскорбительный для ирландца Мориса Джеральда, и при этом толкает его. В ответ тот выплёскивает Колхауну в лицо стакан виски. Всем ясно, что ссора закончится перестрелкой.
Действительно, тут же, в баре, происходит дуэль. Оба участника ранены, но мустангеру все же удаётся приставить к виску Колхауна пистолет. Тот вынужден извиниться.
Из-за ран Колхаун и Морис-мустангер должны соблюдать постельный режим, но Колхаун окружён заботой, а мустангер томится в убогой гостинице. Но вскоре к нему начинают поступать корзины с провизией - это дары Исидоры Коварубио де Лос-Льянос, спасённой им когда-то из рук пьяных индейцев и влюблённой в него. Об этом становится известно Луизе, и, мучимая ревностью, она подстраивает встречу с мустангером. Во время встречи между ними происходит объяснение в любви.
Когда Луиза в очередной раз собирается на конную прогулку, отец запрещает ей выезжать под предлогом того, что команчи вышли на тропу войны. Девушка удивительно легко соглашается и начинает увлекаться стрельбой из лука - с помощью стрел она обменивается письмами с Морисом-мустангером.
За обменом письмами следуют тайные ночные встречи во дворе усадьбы. Свидетелем одной из таких встреч становится Кассий Колхаун, который хочет использовать это как предлог разделаться с мустангером руками Генри Пойндекстера. Между Генри и Морисом происходит ссора, но Луиза уговаривает брата догнать мустангера и извиниться перед ним.
Взбешённый Колхаун пытается натравить на Мориса некоего Мигуэля Диаса, у которого свои счёты с ирландцем из-за Исидоры, но тот оказывается мертвецки пьян. Тогда Колхаун сам едет вслед за Морисом и Генри.
На следующий день выясняется, что Генри пропал. Неожиданно у ворот усадьбы появляется его конь со следами запёкшейся крови. Подозревают, что на юношу напали команчи. Офицеры форта и плантаторы собираются на поиски.
Неожиданно появляется хозяин гостиницы. Он рассказывает, что накануне ночью мустангер уплатил по счету и съехал. Вскоре у гостиницы появился Генри Пойндекстер. Выяснив, в каком направлении уехал мустангер, он поскакал за ним.
Поисковый отряд едет по лесной просеке, как вдруг на фоне заходящего солнца взорам собравшихся предстаёт всадник без головы. Отряд пытается пройти по его следам, но следы теряются в «меловой прерии». Поиски решено отложить до утра, и майор, комендант форта, сообщает о найденных следопытом Спенглером уликах, исключающих причастность индейцев. Подозрение в убийстве падает на Мориса Джеральда, и все решают утром ехать к его хижине.
В это время в Каса-дель-Корво приходит охотник Зебулон (Зеб) Стумп, друг Мориса. Луиза пересказывает ему слухи о смерти брата и причастности к ней Мориса Джеральда. По её просьбе охотник отправляется к мустангеру, чтобы спасти его от линчевания.
Когда охотник оказывается в хижине, прибегает собака Тара с привязанной к ошейнику визитной карточкой Мориса, Там кровью написано, где его можно найти. Зеб Стумп появляется как раз вовремя, чтобы спасти раненого друга от ягуара. Тем временем Луиза с крыши усадьбы видит всадника, похожего на Мориса. Поскакав за ним, она находит в лесу записку Исидоры к Морису. В девушке вспыхивает ревность, и она решает вопреки приличиям ехать к возлюбленному, чтобы проверить свои подозрения. В хижине мустангера она встречает Исидору. При виде соперницы та покидает хижину.
Благодаря Исидоре поисковый отряд легко находит жилище мустангера, в котором Вудли Пойндекстер обнаруживает свою дочь. Он отправляет её домой. И вовремя, поскольку собравшиеся готовы уже линчевать предполагаемого убийцу, в основном благодаря ложным показаниям Колхауна. Ей удаётся на время отсрочить казнь, но страсти вспыхивают с новой силой, и находящегося в бессознательном состоянии мустангера снова готовы вздёрнуть на сук. На этот раз его спасает Зеб Стумп, требующий справедливого суда. Мориса Джеральда доставляют на гауптвахту в форт Индж.
Зеб Стумп идёт по следам участников драмы. Во время поисков ему удаётся с близкого расстояния увидеть всадника без головы, и он убеждается, что это Генри Пойндекстер.
В ожидании суда Колхаун просит у дяди руки Луизы - тот является его должником и вряд ли сможет отказать. Но Луиза не хочет и слышать об этом. Тогда на суде Колхаун рассказывает о её тайном свидании с мустангером и о ссоре последнего с Генри. Луиза вынуждена признать, что это так.
Из рассказа Мориса на суде становится известно, что после ссоры они встретились с Генри в лесу, помирились и в знак дружбы обменялись накидками и шляпами. Генри уехал, а Морис решил заночевать в лесу. Неожиданно его разбудил выстрел, но он не придал ему значения и снова уснул, а утром обнаружил труп Генри с отрезанной головой. Чтобы доставить его родным, труп пришлось посадить в седло принадлежавшего Морису мустанга, так как конь Генри не желал везти эту мрачную ношу. Сам мустангер сел на коня Генри, но не взял в руки поводья, поэтому не смог управлять им, когда тот понёс. В результате бешеной скачки мустангер ударился головой о сук и слетел с коня.
В этот момент появляется Зеб Стумп, который ведёт с собой Колхауна и всадника без головы. Он видел, как Колхаун пытался поймать всадника, чтобы избавиться от улик, и даёт понять на суде, что Колхаун и есть убийца. Доказательством служит извлечённая из трупа пуля с инициалами Колхауна и адресованное ему письмо, которое он использовал в качества пыжа. Уличённый Колхаун пытается бежать, но Морис-мустангер ловит его.
Колхаун признается в убийстве, которое совершил по ошибке: он целился в мустангера, не зная, что тот поменялся одеждой с его двоюродным братом. Но прежде чем выслушать приговор, Колхаун стреляет в мустангера, которого спасает от смерти подаренный Луизой медальон. В отчаянии Колхаун пускает себе пулю в лоб.
Тут же выясняется, что Морис Джеральд - обладатель большого состояния. Он женится на Луизе и выкупает у наследника Колхауна (оказывается, у того был сын) Каса-дель-Корво. При них счастливо живут слуга Фелим О’Нил и Зеб Стумп, поставляющий дичь к столу. Через десять лет у Мориса с Луизой уже шестеро детей.
Вскоре после свадьбы Мориса и Луизы Мигуэль Диас из ревности убивает Исидору, за что его вешают на первом же суку.
Пересказала
Майн Рид.
Всадник без головы
Техасский олень, дремавший в тиши ночной саванны , вздрагивает, услышав топот лошадиных копыт.
Но он не покидает своего зеленого ложа, даже не встает на ноги. Не ему одному принадлежат эти просторы – дикие степные лошади тоже пасутся здесь по ночам. Он только слегка поднимает голову–над высокой травой показываются его рога–и слушает: не повторится ли звук?
Снова доносится топот копыт, но теперь он звучит иначе. Можно различить звон металла, удар стали о камень.
Этот звук, такой тревожный для оленя, вызывает быструю перемену в его поведении. Он стремительно вскакивает и мчится по прерии; но скоро он останавливается и оглядывается назад, недоумевая: кто потревожил его сон?
В ясном лунном свете южной ночи олень узнает злейшего своего врага – человека. Человек приближается верхом на лошади.
Охваченный инстинктивным страхом, олень готов уже снова бежать, но что-то в облике всадника– что-то неестественное -приковывает его к месту.
Дрожа, он почти садится на задние ноги, поворачивает назад голову и продолжает смотреть–в его больших карих глазах отражаются страх и недоумение.
Что же заставило оленя так долго вглядываться в странную фигуру?
Лошадь? Но это обыкновенный конь, оседланный, взнузданный,– в нем нет ничего, что могло бы вызвать удивление или тревогу. Может быть, оленя испугал всадник? Да, это он пугает и заставляет недоумевать – в его облике есть что-то уродливое, жуткое.
Силы небесные! У всадника нет головы!
Это очевидно даже для неразумного животного. Еще с минуту смотрит олень растерянными глазами, как бы силясь понять: что это за невиданное чудовище? Но вот, охваченный ужасом, олень снова бежит. Он не останавливается до тех пор, пока не переплывает Леону и бурный поток не отделяет его от страшного всадника.
Не обращая внимания на убегающего в испуге оленя, как будто даже не заметив его присутствия, всадник без головы продолжает свой путь.
Он тоже направляется к реке, но, кажется, никуда не спешит, а движется медленным, спокойным, почти церемониальным шагом.
Словно поглощенный своими мыслями, всадник опустил поводья, и лошадь его время от времени пощипывает траву. Ни голосом, ни движением не подгоняет он ее, когда, испуганная лаем койотов, она вдруг вскидывает голову и, храпя, останавливается.
Кажется, что он во власти каких-то глубоких чувств и мелкие происшествия не могут вывести его из задумчивости. Ни единым звуком не выдает он своей тайны. Испуганный олень, лошадь, волк и полуночная луна – единственные свидетели его молчаливых раздумий.
На плечи всадника наброшено серапе , которое при порыве ветра приподнимается и открывает часть его фигуры; на ногах у него гетры из шкуры ягуара. Защищенный от ночной сырости и от тропических ливней, он едет вперед, молчаливый, как звезды, мерцающие над ним, беззаботный, как цикады, стрекочущие в траве, как ночной ветерок, играющий складками его одежды.
Наконец что-то, по-видимому, вывело всадника из задумчивости,– его конь ускорил шаг. Вот конь встряхнул головой и радостно заржал – с вытянутой шеей и раздувающимися ноздрями он бежит вперед рысью и скоро уже скачет галопом: близость реки – вот что заставило коня мчаться быстрее.
Он не останавливается до тех пор, пока не погружается в прозрачный поток так, что вода доходит всаднику до колен. Конь с жадностью пьет; утолив жажду, он переправляется через реку и быстрой рысью взбирается по крутому берегу.
Наверху всадник без головы останавливается, как бы ожидая, пока конь отряхнется от воды. Раздается лязг сбруи и стремян -словно гром загрохотал в белом облаке пара.
Из этого ореола появляется всадник без головы; он снова продолжает свой путь.
Видимо, подгоняемая шпорами и направляемая рукой седока, лошадь больше не сбивается с пути, а бежит уверенно вперед, словно по знакомой тропе.
Впереди, до самого горизонта, простираются безлесные просторы саванны. На небесной лазури вырисовывается силуэт загадочной фигуры, похожей на поврежденную статую кентавра; он постепенно удаляется, пока совсем не исчезает в таинственных сумерках лунного света.
Глава I. ВЫЖЖЕННАЯ ПРЕРИЯ
Полуденное солнце ярко светит с безоблачного лазоревого неба над бескрайней равниной Техаса около ста миль южнее старого испанского города Сан-Антонио-де-Бехар. В золотых лучах вырисовываются предметы, необычные для дикой прерии,– они говорят о присутствии людей там, где не видно признаков человеческого жилья.
Даже на большом расстоянии можно разглядеть, что это фургоны; над каждым–полукруглый верх из белоснежного полотна.
Их десять – слишком мало для торгового каравана или правительственного обоза. Скорее всего, они принадлежат какому-нибудь переселенцу, который высадился на берегу моря и теперь направляется в один из новых поселков на реке Леоне.
Вытянувшись длинной вереницей, фургоны ползут по саванне так медленно, что их движение почти незаметно, и лишь по их взаимному положению в длинной цепи обоза можно о нем догадаться. Темные силуэты между фургонами свидетельствуют о том, что они запряжены; а убегающая в испуге антилопа и взлетающий с криком кроншнеп выдают, что обоз движется. И зверь и птица недоумевают: что за странные чудовища вторглись в их дикие владения?
Кроме этого, во всей прерии не видно никакого движения: ни летящей птицы, ни бегущего зверя. В этот знойный полуденный час все живое в прерии замирает или прячется в тень. И только человек, подстрекаемый честолюбием или алчностью, нарушает законы тропической природы и бросает вызов палящему солнцу.
Так и хозяин обоза, несмотря на изнуряющую полуденную жару, продолжает свой путь.
Каждый фургон запряжен восемью сильными мулами. Они везут большое количество съестных припасов, дорогую, можно даже сказать – роскошную, мебель, черных рабынь и их детей; чернокожие невольники идут пешком рядом с обозом, а некоторые устало плетутся позади, еле переступая израненными босыми ногами. Впереди едет легкая карета, запряженная выхоленными кентуккскими мулами; на ее козлах черный кучер в ливрее изнывает от жары. Все говорит о том, что это не бедный поселенец из северных штатов ищет себе новую родину, а богатый южанин, который уже приобрел усадьбу и едет туда со своей семьей, имуществом и рабами.
И в самом деле, обоз принадлежит плантатору, который высадился с семьей в Индианоле, нa берегу залива Матагорда, и теперь пересекает прерию, направляясь к своим новым владениям.
Среди сопровождающих обоз всадников, как всегда, впереди едет сам плантатор, Вудли Пойндекстер–высокий, худощавый человек лет пятидесяти, с бледным, болезненно желтоватым лицом и с горделиво суровой осанкой. Одет он просто, но богато. На нем свободного покроя кафтан из альпака, жилет из черного атласа и нанковые панталоны. В вырезе жилета видна сорочка из тончайшего полотна, перехваченная у ворота черной лентой. На ногах, вдетых в стремена,– башмаки из мягкой дубленой кожи. От широких полей соломенной шляпы на лицо плантатора падает тень.
Рядом с ним едут два всадника, один справа, другой слева: это юноша лет двадцати и молодой человек лет на шесть-семь старше.
Первый–сын Пойндекстера. Открытое, жизнерадостное лицо юноши совсем не похоже на суровое лицо отца и на мрачную физиономию третьего всадника – его кузена.
На юноше французская блуза из хлопчатобумажной ткани небесно-голубого цвета, панталоны из того же материала; этот костюм – самый подходящий для южного климата – очень к лицу юноше, так же как и белая панама.
Его двоюродный брат – отставной офицер-волонтер – одет в военную форму из темно-синего сукна, на голове у него суконная фуражка.
Вздрагивает, услышав топот лошадиных копыт.
Но он не покидает своего зеленого ложа, даже не встает на ноги. Не ему одному принадлежат эти просторы - дикие степные лошади тоже пасутся здесь по ночам. Он только слегка поднимает голову - над высокой травой показываются его рога - и слушает: не повторится ли звук?
Снова доносится топот копыт, но теперь он звучит иначе. Можно различить звон металла, удар стали о камень.
Этот звук, такой тревожный для оленя, вызывает быструю перемену в его поведении. Он стремительно вскакивает и мчится по прерии; но скоро он останавливается и оглядывается назад, недоумевая: кто потревожил его сон?
В ясном лунном свете южной ночи олень узнает злейшего своего врага - человека. Человек приближается верхом на лошади.
Охваченный инстинктивным страхом, олень готов уже снова бежать, но что-то в облике всадника - что-то неестественное - приковывает его к месту.
Дрожа, он почти садится на задние ноги, поворачивает назад голову и продолжает смотреть - в его больших карих глазах отражаются страх и недоумение.
Что же заставило оленя так долго вглядываться в странную фигуру?
Лошадь? Но это обыкновенный конь, оседланный, взнузданный, - в нем нет ничего, что могло бы вызвать удивление или тревогу. Может быть, оленя испугал всадник? Да, это он пугает и заставляет недоумевать - в его облике есть что-то уродливое, жуткое.
Силы небесные! У всадника нет головы!
Это очевидно даже для неразумного животного. Еще с минуту смотрит олень растерянными глазами, как бы силясь понять: что это за невиданное чудовище? Но вот, охваченный ужасом, олень снова бежит. Он не останавливается до тех пор, пока не переплывает Леону и бурный поток не отделяет его от страшного всадника.
Не обращая внимания на убегающего в испуге оленя, как будто даже не заметив его присутствия, всадник без головы продолжает свой путь.
Он тоже направляется к реке, но, кажется, никуда не спешит, а движется медленным, спокойным, почти церемониальным шагом.
Словно поглощенный своими мыслями, всадник опустил поводья, и лошадь его время от времени пощипывает траву. Ни голосом, ни движением не подгоняет он ее, когда, испуганная лаем койотов, она вдруг вскидывает голову и, храпя, останавливается.
Кажется, что он во власти каких-то глубоких чувств и мелкие происшествия не могут вывести его из задумчивости. Ни единым звуком не выдает он своей тайны. Испуганный олень, лошадь, волк и полуночная луна - единственные свидетели его молчаливых раздумий.
На плечи всадника наброшено серапе , которое при порыве ветра приподнимается и открывает часть его фигуры; на ногах у него гетры из шкуры ягуара. Защищенный от ночной сырости и от тропических ливней, он едет вперед, молчаливый, как звезды, мерцающие над ним, беззаботный, как цикады, стрекочущие в траве, как ночной ветерок, играющий складками его одежды.
Наконец что-то, по-видимому, вывело всадника из задумчивости, - его конь ускорил шаг. Вот конь встряхнул головой и радостно заржал - с вытянутой шеей и раздувающимися ноздрями он бежит вперед рысью и скоро уже скачет галопом: близость реки - вот что заставило коня мчаться быстрее.
Он не останавливается до тех пор, пока не погружается в прозрачный поток так, что вода доходит всаднику до колен. Конь с жадностью пьет; утолив жажду, он переправляется через реку и быстрой рысью взбирается по крутому берегу.
Наверху всадник без головы останавливается, как бы ожидая, пока конь отряхнется от воды. Раздается лязг сбруи и стремян - словно гром загрохотал в белом облаке пара.
Из этого ореола появляется всадник без головы; он снова продолжает свой путь.
Видимо, подгоняемая шпорами и направляемая рукой седока, лошадь больше не сбивается с пути, а бежит уверенно вперед, словно по знакомой тропе.
Впереди, до самого горизонта, простираются безлесные просторы саванны. На небесной лазури вырисовывается силуэт загадочной фигуры, похожей на поврежденную статую кентавра; он постепенно удаляется, пока совсем не исчезает в таинственных сумерках лунного света.
Глава I. ВЫЖЖЕННАЯ ПРЕРИЯ
Полуденное солнце ярко светит с безоблачного лазоревого неба над бескрайней равниной Техаса около ста миль южнее старого испанского города Сан-Антонио-де-Бехар. В золотых лучах вырисовываются предметы, необычные для дикой прерии, - они говорят о присутствии людей там, где не видно признаков человеческого жилья.
Даже на большом расстоянии можно разглядеть, что это фургоны; над каждым - полукруглый верх из белоснежного полотна.
Их десять - слишком мало для торгового каравана или правительственного обоза. Скорее всего, они принадлежат какому-нибудь переселенцу, который высадился на берегу моря и теперь направляется в один из новых поселков на реке Леоне.
Вытянувшись длинной вереницей, фургоны ползут по саванне так медленно, что их движение почти незаметно, и лишь по их взаимному положению в длинной цепи обоза можно о нем догадаться. Темные силуэты между фургонами свидетельствуют о том, что они запряжены; а убегающая в испуге антилопа и взлетающий с криком кроншнеп выдают, что обоз движется. И зверь и птица недоумевают: что за странные чудовища вторглись в их дикие владения?
Кроме этого, во всей прерии не видно никакого движения: ни летящей птицы, ни бегущего зверя. В этот знойный полуденный час все живое в прерии замирает или прячется в тень. И только человек, подстрекаемый честолюбием или алчностью, нарушает законы тропической природы и бросает вызов палящему солнцу.
Так и хозяин обоза, несмотря на изнуряющую полуденную жару, продолжает свой путь.
Каждый фургон запряжен восемью сильными мулами. Они везут большое количество съестных припасов, дорогую, можно даже сказать - роскошную, мебель, черных рабынь и их детей; чернокожие невольники идут пешком рядом с обозом, а некоторые устало плетутся позади, еле переступая израненными босыми ногами. Впереди едет легкая карета, запряженная выхоленными кентуккскими мулами; на ее козлах черный кучер в ливрее изнывает от жары. Все говорит о том, что это не бедный поселенец из северных штатов ищет себе новую родину, а богатый южанин, который уже приобрел усадьбу и едет туда со своей семьей, имуществом и рабами.
И в самом деле, обоз принадлежит плантатору, который высадился с семьей в Индианоле, на берегу залива Матагорда, и теперь пересекает прерию, направляясь к своим новым владениям.
Среди сопровождающих обоз всадников, как всегда, впереди едет сам плантатор, Вудли Пойндекстер - высокий, худощавый человек лет пятидесяти, с бледным, болезненно желтоватым лицом и с горделиво суровой осанкой. Одет он просто, но богато. На нем свободного покроя кафтан из альпака, жилет из черного атласа и нанковые панталоны. В вырезе жилета видна сорочка из тончайшего полотна, перехваченная у
Всадник без головы
Техасский олень, дремавший в тиши ночной саванны, вздрагивает, услышав топот лошадиных копыт.
Но он не покидает своего зеленого ложа, даже не встает на ноги. Не ему одному принадлежат эти просторы - дикие степные лошади тоже пасутся здесь по ночам. Он только слегка поднимает голову-над высокой травой показываются его рога-и слушает: не повторится ли звук?
Снова доносится топот копыт, но теперь он звучит иначе. Можно различить звон металла, удар стали о камень.
Этот звук, такой тревожный для оленя, вызывает быструю перемену в его поведении. Он стремительно вскакивает и мчится по прерии; но скоро он останавливается и оглядывается назад, недоумевая: кто потревожил его сон?
В ясном лунном свете южной ночи олень узнает злейшего своего врага - человека. Человек приближается верхом на лошади.
Охваченный инстинктивным страхом, олень готов уже снова бежать, но что-то в облике всадника- что-то неестественное - приковывает его к месту.
Дрожа, он почти садится на задние ноги, поворачивает назад голову и продолжает смотреть-в его больших карих глазах отражаются страх и недоумение.
Что же заставило оленя так долго вглядываться в странную фигуру?
Лошадь? Но это обыкновенный конь, оседланный, взнузданный, - в нем нет ничего, что могло бы вызвать удивление или тревогу. Может быть, оленя испугал всадник? Да, это он пугает и заставляет недоумевать - в его облике есть что-то уродливое, жуткое.
Силы небесные! У всадника нет головы!
Это очевидно даже для неразумного животного. Еще с минуту смотрит олень растерянными глазами, как бы силясь понять: что это за невиданное чудовище? Но вот, охваченный ужасом, олень снова бежит. Он не останавливается до тех пор, пока не переплывает Леону и бурный поток не отделяет его от страшного всадника.
Не обращая внимания на убегающего в испуге оленя, как будто даже не заметив его присутствия, всадник без головы продолжает свой путь.
Он тоже направляется к реке, но, кажется, никуда не спешит, а движется медленным, спокойным, почти церемониальным шагом.
Словно поглощенный своими мыслями, всадник опустил поводья, и лошадь его время от времени пощипывает траву. Ни голосом, ни движением не подгоняет он ее, когда, испуганная лаем койотов, она вдруг вскидывает голову и, храпя, останавливается.
Кажется, что он во власти каких-то глубоких чувств и мелкие происшествия не могут вывести его из задумчивости. Ни единым звуком не выдает он своей тайны. Испуганный олень, лошадь, волк и полуночная луна - единственные свидетели его молчаливых раздумий.
На плечи всадника наброшено серапе, которое при порыве ветра приподнимается и открывает часть его фигуры; на ногах у него гетры из шкуры ягуара. Защищенный от ночной сырости и от тропических ливней, он едет вперед, молчаливый, как звезды, мерцающие над ним, беззаботный, как цикады, стрекочущие в траве, как ночной ветерок, играющий складками его одежды.
Наконец что-то, по-видимому, вывело всадника из задумчивости, - его конь ускорил шаг. Вот конь встряхнул головой и радостно заржал - с вытянутой шеей и раздувающимися ноздрями он бежит вперед рысью и скоро уже скачет галопом: близость реки - вот что заставило коня мчаться быстрее.
Он не останавливается до тех пор, пока не погружается в прозрачный поток так, что вода доходит всаднику до колен. Конь с жадностью пьет; утолив жажду, он переправляется через реку и быстрой рысью взбирается по крутому берегу.
Наверху всадник без головы останавливается, как бы ожидая, пока конь отряхнется от воды. Раздается лязг сбруи и стремян - словно гром загрохотал в белом облаке пара.
Из этого ореола появляется всадник без головы; он снова продолжает свой путь.
Видимо, подгоняемая шпорами и направляемая рукой седока, лошадь больше не сбивается с пути, а бежит уверенно вперед, словно по знакомой тропе.
Впереди, до самого горизонта, простираются безлесные просторы саванны. На небесной лазури вырисовывается силуэт загадочной фигуры, похожей на поврежденную статую кентавра; он постепенно удаляется, пока совсем не исчезает в таинственных сумерках лунного света.
Глава I. ВЫЖЖЕННАЯ ПРЕРИЯ
Полуденное солнце ярко светит с безоблачного лазоревого неба над бескрайней равниной Техаса около ста миль южнее старого испанского города Сан-Антонио-де-Бехар. В золотых лучах вырисовываются предметы, необычные для дикой прерии, - они говорят о присутствии людей там, где не видно признаков человеческого жилья.
Даже на большом расстоянии можно разглядеть, что это фургоны; над каждым-полукруглый верх из белоснежного полотна.
Их десять - слишком мало для торгового каравана или правительственного обоза. Скорее всего, они принадлежат какому-нибудь переселенцу, который высадился на берегу моря и теперь направляется в один из новых поселков на реке Леоне.
Вытянувшись длинной вереницей, фургоны ползут по саванне так медленно, что их движение почти незаметно, и лишь по их взаимному положению в длинной цепи обоза можно о нем догадаться. Темные силуэты между фургонами свидетельствуют о том, что они запряжены; а убегающая в испуге антилопа и взлетающий с криком кроншнеп выдают, что обоз движется. И зверь и птица недоумевают: что за странные чудовища вторглись в их дикие владения?
Кроме этого, во всей прерии не видно никакого движения: ни летящей птицы, ни бегущего зверя. В этот знойный полуденный час все живое в прерии замирает или прячется в тень. И только человек, подстрекаемый честолюбием или алчностью, нарушает законы тропической природы и бросает вызов палящему солнцу.
Так и хозяин обоза, несмотря на изнуряющую полуденную жару, продолжает свой путь.
Каждый фургон запряжен восемью сильными мулами. Они везут большое количество съестных припасов, дорогую, можно даже сказать - роскошную, мебель, черных рабынь и их детей; чернокожие невольники идут пешком рядом с обозом, а некоторые устало плетутся позади, еле переступая израненными босыми ногами. Впереди едет легкая карета, запряженная выхоленными кентуккскими мулами; на ее козлах черный кучер в ливрее изнывает от жары. Все говорит о том, что это не бедный поселенец из северных штатов ищет себе новую родину, а богатый южанин, который уже приобрел усадьбу и едет туда со своей семьей, имуществом и рабами.
И в самом деле, обоз принадлежит плантатору, который высадился с семьей в Индианоле, нa берегу залива Матагорда, и теперь пересекает прерию, направляясь к своим новым владениям.
Среди сопровождающих обоз всадников, как всегда, впереди едет сам плантатор, Вудли Пойндекстер-высокий, худощавый человек лет пятидесяти, с бледным, болезненно желтоватым лицом и с горделиво суровой осанкой. Одет он просто, но богато. На нем свободного покроя кафтан из альпака, жилет из черного атласа и нанковые панталоны. В вырезе жилета видна сорочка из тончайшего полотна, перехваченная у ворота черной лентой. На ногах, вдетых в стремена, - башмаки из мягкой дубленой кожи. От широких полей соломенной шляпы на лицо плантатора падает тень.
Рядом с ним едут два всадника, один справа, другой слева: это юноша лет двадцати и молодой человек лет на шесть-семь старше.
Первый-сын Пойндекстера. Открытое, жизнерадостное лицо юноши совсем не похоже на суровое лицо отца и на мрачную физиономию третьего всадника - его кузена.
На юноше французская блуза из хлопчатобумажной ткани небесно-голубого цвета, панталоны из того же материала; этот костюм - самый подходящий для южного климата - очень к лицу юноше, так же как и белая панама.
Его двоюродный брат - отставной офицер-волонтер - одет в военную форму из темно-синего сукна, на голове у него суконная фуражка.
Еще один всадник скачет неподалеку; у него тоже белая кожа-правда, не совсем белая. Грубые черты его лица, дешевая одежда, плеть, которую он держит в правой руке, так искусно ею щелкая, - все говорит о том, что это надсмотрщик над чернокожими, их мучитель.
В «карриоле» - легкой карете, представлявшей нечто среднее между кабриолетом и ландо, - сидят две девушки. У одной из них кожа ослепительно белая, у другой - совсем черная. Это - единственная дочь Вудли Пойндекстера и ее чернокожая служанка.
Путешественники едут с берегов Миссисипи, из штата Луизиана.
Сам плантатор - не уроженец этого штата; другими словами - не креол. По лицу же его сына и особенно по тонким чертам его дочери, которая время от времени выглядывает из-за занавесок кареты, легко догадаться, что они потомки французской эмигрантки, одной из тех, которые более столетия назад пересекли Атлантический океан.
Вудли Пойндекстер, владелец крупных сахарных плантаций, был одним из наиболее надменных, расточительных и хлебосольных аристократов Юга. В конце концов он разорился, и ему пришлось покинуть свой дом на Миссисипи и переехать с семьей и горсточкой оставшихся негров в дикие прерии юго-западного Техаса.
(Рукопись XVIII столетия)
НЕМНОЖКО ИСТОРИИ
Все знают великого полководца Ганса Пихгольца. Я узнал о нем лишь на
одиннадцатом году. Его подвиги вскружили мне голову. Ганс Пихгольц воевал
тридцать лет со всеми государствами от Апеннин до страшного, каторжного
Урала и всех победил. И за это ему поставили на площади Трубадуров памятник
из настоящего каррарского мрамора с небольшими прожилками. Великий, не
превзойденный никем Ганс сидит верхом на коне, держа в одной руке меч, в
другой - копье, а за спиной у него висит мушкетон. Мальборук - мальчишка
перед Гансом Пихгольцем.
Таково было общее мнение. Таково было и мое мнение, когда я, двенадцати
лет от роду, выстругал деревянный меч и отправился на городской выгон
покорять дерзкий чертополох. Ослы страшно ревели, так как это их любимое
кушанье. Я выкосил чертополох от каменоломни до старого крепостного вала и
очень устал.
На тринадцатом году меня, Валентина Муттеркинда, отдали в цех поваров.
Я делал сосиски и шнабель-клепс и колбасу с горошком, и все это было очень
вкусно, но скучно. Я делал также соус из лимонов с капорцами и соус из
растертых налимьих печенок. Наконец, я изобрел свой собственный соус
"Муттеркинд", и все очень гордились в цехе, называя меня будущим
Гуттенбергом, а фатер дал гульден и старую трубку.
А Ганс Пихгольц, стоя на площади, посмеивался и величался.
Я ненавидел его, завидовал ему, и он не давал мне спать. Я хотел сам
быть таким же великим полководцем, но к этому не было никакого уважительного
повода. Фатерланд дремал под колпаком домашнего очага, пуская вместо военных
кличей клубы табачного дыма. Все надежды свои я возлагал на римского папу,
но папа в то время был вялый и неспособный и под подушкой держал Лютера.
Тайно я написал ему донос о ереси на юге Ломбардии, угрожая пасторами, с
целью вызвать религиозную драку, но тихий папа к тому времени помер, а новый
оказался самым скверным католиком и, смею думать, был очень испуган, прочтя
письмо, так как ничего не ответил.
Содрогаясь о славе, я в один прекрасный день швырнул в угол нож,
которым резал гусей, и отправился к начальнику стражи. Проходя мимо
полицейской патрульной Ганса Пихгольца, я, подняв высоко голову, сказал:
- Тридцать лет, говоришь, воевал? Я буду воевать сто тридцать лет и три
года.
ЛЮБОВЬ
Меня приняли, дали мне лошадь, латы, каску, набедренники, палаш и
ботфорты. Мы дежурили от шести до двенадцати, объезжая город и наказывая
мошенников. Когда я ехал, звенело все: набедренники, латы, палаш и каска, а
шпоры жужжали, как майский жук. У меня огрубел голос, выросли усы, и я очень
гордился своей службой, думая, что теперь не отличить меня от Пихгольца: он
на коне - и я на коне; он в ботфортах - и я в ботфортах. Проезжая мимо
Пихгольца, я лениво крутил усы.
Природа позвала меня к своему делу, и я влюбился. Поэтическая дочь
трактирщика жила за городскими воротами, ее звали Амалия, ей было семнадцать
лет. Воздушная фигурка ее была вполне женственна, а я рядом с ней казался
могучим дубом. У нее были очень строгие, нравственные родители, поэтому мы
воровали свои невинные поцелуи в ближайших рощах. Разврат к тому времени
достиг в городе неслыханных пределов, но Амалия ни разу еще не села на
колени ни к кому из гостей своего трактира, хотя ее усердно щипали:
бургомистр, герр Франц-фон-Кухен, герр Карл-фон-Шванциг, Эзельсон и наши
солдаты. Это была малютка, весьма чистоплотная и невинная.
В воскресенье я назначил свидание дорогой Амалии около Цукервальда,
большой рощи. Было десять часов, все спали, и ни один огонь не светился на
улицах города Тусенбурга.
Отличаясь всегда красивой посадкой, я представлял чудную картину при
свете полной луны, сияющей над городской ратушей. Черные в белом свете тени
толпились на мостовой, когда я подъехал к воротам и приказал отпереть их
именем городской стражи. Но лунный свет, как и пиво, действовали на меня
отменно хорошо и полезно, и я был пьян во всех смыслах; от пива, луны и
любви, так как выпил на пивопое изрядно. Подбоченясь, проехал я в
Роттердамские ворота и пустился по пустынной дороге.
Приближаясь к назначенному месту свидания, я ощутил сильное
сердцебиение; лев любви сидел в моем сердце и царапал его когтями от
нетерпения. У разветвления дороги я задержал лошадь и крикнул: "Амалия!"
Роща безмолвствовала. Я повернул коня по ветру и снова крикнул: "Амалия,
ягодка!" Эхо подхватило мои слова и грустно умолкло. Я подождал ровно
столько, сколько нужно, для того чтобы шалунья, если она здесь, кончила свои
шутки, и нежно воззвал: "Амалия!"
В ответ мне захохотал филин глухим, как в трубку пущенным, хохотом и
полетел, шарахаясь среди ветвей, к темным трущобам. До сих пор уверен я, что
это был дьявол, враг бога и человека.
Я натянул удила, конь заржал, поднялся на дыбы и, фыркая от тяжелой
моей руки, осел на задние ноги. - "Нет, ты не обманула, Амалия, чистая
голубка, - прошептал я в порыве грустного умиления, - но родители
подкараулили тебя у дверей и молча схватили за руки. Ты вернулась, обливаясь
слезами, - продолжал я, - но мы завтра увидимся".
Успокоив, таким образом, взволнованную свою кровь и отстранив
требования природы, я, Валентин Муттеркинд, собирался уже вернуться в
казарму, как вдруг слабый, еле заметный свет в глубине рощи приковал мое
внимание к необъяснимости своего появления.
БЕСЕДА
Знаменитый полководец Пихгольц сказал однажды, в пылу битвы: "Терпение,
терпение и терпение". Ненавидя его, но соглашаясь с гениальным умом, я слез,
обмотал копыта лошади мягкой травой и двинулся, ведя ее в поводу, на
озаренный уголок мрака. Насколько от меня зависело, - сучья и кустарники не
трещали. Так я продвинулся вперед сажен на пятьдесят, пока не был остановлен
поистине курьезнейшим зрелищем. Аккуратный в силу рождения, я расскажу по
порядку.
Прямо на земле, в шагах десяти от меня, горели, зажженные на все свечи,
два серебряных канделябра, очень хорошей, тонкой и художественной работы.
Перед ними, куря огромную трубку, сидел старик в шляпе с пером, желтом
камзоле и сапогах из красной кожи. Сзади его и по сторонам лежало множество
различных вещей; тут были рапиры с золотыми насечками, мандолины, арфы,
кубки, серебряные кувшины, ковры, скатанные в трубку, атласные и бархатные
подушки, большие, неизвестно набитые чем узлы и множество дорогих костюмов,
сваленных в кучу. Старик имел вид почтенный и грустный; он тяжело вздыхал,
осматривался по сторонам и кашлял. - "Черт побери запоздавшую телегу, -
хрипло пробормотал он, - этот балбес испортит мне больше крови, чем ее есть
в этих старых жилах", - и он хлопнул себя по шее.
Пылая жаром нестерпимого любопытства, я вскочил на захрапевшую лошадь
и, подскакав к старику, вскричал: "Почтенный отец, что заставляет ваши
седины ночевать под открытым небом?" Человек этот, однако, на мой
добродушный вопрос принял меня, вероятно, за вора или разбойника, так как
неожиданно схватил пистолет, позеленел и согнулся. "Не бойтесь, - горько
рассмеявшись, сказал я, - я призван богом и начальством защищать мирных
людей". Он, прищурившись, долго смотрел на меня и опустил пистолет. Мое
открытое, честное и мужественное лицо рассеяло его опасения.
- Да это Муттеркинд, сын Муттеркинда? - вскричал он, поднимая один
канделябр для лучшего рассмотрения.
- Откуда вы меня знаете? - спросил я, удивленный, но и польщенный.
- Все знают, - загадочно произнес старик. - Не спрашивай, молодой
человек, о том, что тебе самому хорошо известно. Величие души трудно
спрятать, все знают о твоих великих мечтах и грандиозных замыслах.
Я покраснел и, хотя продолжал удивляться проницательности этого
человека, однако втайне был с ним согласен.
- Вот, - сказал он, показывая на разбросанные кругом вещи, и зарыдал.
Не зная, чем помочь его горю, я смирно сидел в седле. Скоро перестав
плакать, и даже быстрее, чем это возможно при судорожных рыданиях, старик
продолжал: - Вот что произошло со мной, Адольфом-фон-Готлибмухеном. Я жил в
загородном доме Карлуши Клейнферминфеля, что в полуверсте отсюда.
Клейнферминфель и я поспорили о Гансе Пихгольце. "Великий полководец
Пихгольц", - сказал Карлуша и ударил кулаком по столу. - "Дряннейшенький
полководишка", - скромно возразил я, но не ударил кулаком по столу, а тихо
смеялся, и смех мой дошел до сердца Клейнферминфеля. - "Как, - вне себя
вскричал он, - вы смеете?! Пихгольц очень великий полководец", - и он снова
ударил кулаком по столу так, что я рассердился. -
"Наидрянне-дрянне-дрянне-дрянне-дряннейшенький полководчичишка", - закричал
я и ударил кулаком по Клейнферминфелю. Мы покатились на пол. Тогда я встал,
выплюнул два зуба и пошел в город, где остался до ночи, чтобы насолить
Клейнферминфелю. Ты давно из города, юноша?
- Едва ли будет полтора часа, - поспешно ответил я, желая выслушать
конец дела, поведение в коем Готлибмухена было весьма справедливо.
- Я час тому назад, - сказал Готлибмухен, смотря на меня во все глаза,
- сорвал голову Пихгольцу.
- Так, так-так-так-так-так-так-так!
- Да. На площади никого не было. Я взлез на каменного коня, сел верхом
сзади Ганса Пихгольца и отбил ему голову тремя ударами молотка и бросил эту
жалкую добычу в мусорный ящик.
Не удержавшись, я радостно захохотал, представляя себе зазнавшегося
Ганса без головы...
- Голубчик, - сказал я. - Голубчик!..
- А?
- Он ведь, Ганс...
- Угу.
- Не совсем...
- А?
- Не совсем... великий... и...
- Он просто ничтожество, - сказал Готлибмухен. - Так ведь и есть. Стой,
- думал я, - запоешь ты, Клейнферминфель, когда узнаешь, что Гансу отбили
голову. Я вернулся и увидел, что вещи мои выброшены во двор; этот негодяй,
почитатель Ганса Пихгольца...
- Как! - вскричал я, хватаясь за эфес. - Он смел...
- Ты видишь. Я взял телегу и, навалив, как попало, все свое имущество,
приехал сюда, под кров неба, делить горькую участь бродяг. Но ты не
беспокойся, храбрый и добрый юноша, - прибавил он, заметив, что я очень
взволнован, - я переночую на этих подушках, завернувшись в ковры, а перед
сном почитаю библию. Добрый крестьянин приедет за мной утром и отвезет меня
в город.
- Нет, - возразил я, - я отправлюсь за телегой и перевезу вас сейчас.
- Хорошо, - сказал он, подумав, - но с условием, что ты возьмешь от
меня пять золотых монет.
Он вынул их так охотно, что я не стал спорить, хотя и очень удивился
его щедрости. Отныне Пихгольц бессилен был давить меня своей славой - у него
не было головы. Я рвался в город, чтобы взглянуть, гордо поднять свою
голову.
- Жду тебя, сын мой, - кротко сказал старик и прибавил: - седины
старости и кудри юности - надежда отечества.
Стиснув в порыве гордости зубы, я взвился соколом и понесся галопом в
город.
ВЕНЕЦ НЕСЧАСТЬЯ
Я объехал четыре раза статую Ганса Пихгольца. Голова у него тут как
тут. Возможно, что это лишь призрак несуществующей головы. Я слез с коня,
влез на Пихгольца, облизал и обнюхал голову. Твердая, каменная голова.
Ничего нельзя возразить. Я вспотел. Мне показалось, что Ганс повернул голову
и захохотал каменным смехом. Если я поеду уличать во лжи Готлибмухена, он
скажет, что я дурак, а я, вот именно, не дурак. Я решил оставить его в лесу
с его канделябрами и коврами. Испуганный, усталый и злой, не удовлетворив к
тому же требований природы, я вернулся в казармы и лег спать. Всю ночь
скакал надо мной Ганс Пихгольц, держа в руках оскалившую зубы голову.
Утром позвал нас начальник стражи и громко топал ногами и велел скорее
собираться в загородный дом Клейнферминфеля и сказал, что его ограбили. Он
прибавил еще, что в Клейнферминфеле глубоко сидят четыре пули и что, если их
вытащить, ничего от этого не изменится.
Я был женой Лота (Готлибмухен! Молчу!). Вечером, когда я пошел
удовлетворять требования природы и сговориться насчет свидания, я увидел
небесную голубку Амалию на коленях у герр фон-Кухена, и она обнимала его и
герр фон-Шванцига, а Шванциг щипал ее.
- Ах-х!
ПРИМЕЧАНИЯ
Всадник без головы. (Рукопись XVIII столетия). Впервые - "Синий
журнал", 1913, Э 26.
Каррарский мрамор - сорт белого мрамора, названного по местности в
Италии, где его добывают.
Шнабель-клепс - блюдо из рубленого мяса, биточки.
Капорцы (каперсы) - колючий полукустарник на Кавказе и в Средней Азии,
маринованные почки которого употребляются как пряная приправа.
Гутенберг, Иоганн (род. между 1394-1399, ум. в 1468) - изобретатель
европейского книгопечатания.
Лютер, Мартин (1483-1546) - глава Реформации в Германии XVI века,
основатель немецкого протестантизма (лютеранства).
Я был женой Лота - то есть застыл, оцепенел: по библейской легенде жена
Лота нарушила запрет бога и обернулась, покидая Содом, за что была
превращена в соляной столб.
